Я заметил, что последнее время на форумах довольно часто, в том или ином контексте, обсуждается тема медикаментозного лечения Депрессии. Чаще всего её поднимают Пользователи, которых волнуют побочные эффекты от антидепрессантов. А тех, кто их уже принимает, начинает волновать ещё и Синдром отмены. Также я заметил, что большинство Специалистов избегают серьёзных разговоров на тему Депрессии, считая её психическим заболеванием, которое может вылечить только Психиатр.
Я рискну подвергнуть такую точку зрения аргументированному сомнению в одной из своих статей. А здесь, в более подходящем для блога формате, я расскажу об одном случае, который произошёл в моей практике 25 лет назад.
Из отделения «Пограничных состояний» мне позвонила коллега, и попросила срочно принять пациентку с тяжёлой депрессией. Когда я работал школьным психологом, коллега проходила у меня практику по педагогической психологии. В последствии она прошла обучение на моём семинаре по ЭМИО-терапии, но на момент звонка она работала в отделении старшей медсестрой (по первой специальности… так бывает).
Девушка (назовём её Катей) пришла на приём, но только с опозданием на 1час 45минут, когда рабочий день закончился, и наш бухгалтер уже ушла домой. А, так как, я на тот момент лично не брал денег у клиентов (только через кассу), принять оплату было уже некому. Меня тогда это абсолютно не беспокоило, ведь я не знал, что больше никогда её не увижу.
И вот ко мне в кабинет заходит бледная, обессиленная, осунувшаяся девушка. И пока она занимается своей верхней одеждой, я задаю ей вопрос по поводу опоздания, добавляя замечание, что, если бы не просьба коллеги, я бы закрыл свой кабинет ещё 45 минут назад. На что Катя отвечает, что пришла она вовремя, но не поднималась на этаж, потому что боялась повторения ситуации, когда её «отфутболили на пару» психиатр и психолог.
Оказалось, что в отделение пограничных состояний Катя попала прямо из роддома, где она «родила мёртвую девочку». Из-за тяжести родов пациентка плохо помнила подробности. Да и в отделении за два с половиной месяца её успели хорошенько накачать различными психотропными препаратами. Поэтому вспоминала она тяжело, говорила очень медленно, сбивчиво, делая неожиданные паузы. Те подробности, которые Катя мне озвучила, сохранились в её памяти только потому, что она несколько раз их повторяла в общении со специалистами отделения. Девушка слышала обрывки спора врачей о степени живучести «плода». Слышала, как акушерки приняли решение спасать роженицу, обрекая на смерть её ребёнка. Когда все думали, что Катя «отключилась», одна из акушерок, помещавшая плод в контейнер для утилизации (сжигания), вслух отметила его размер, и какой могла бы быть родившаяся девочка…
В голове у меня мелькнула мысль, что Катя может обвинять себя в смерти дочери. Но именно в этот момент она сказала, что знает о неписанном правиле в акушерстве, которое гласит: «В критической ситуации, если можно спасти только одного (либо плод, либо роженицу), всякий раз спасать роженицу, особенно, если из-за тяжести родов ребёнок может родиться с патологией». Я спросил, какое чувство в тот самый момент, когда принималось это решение, было у Кати доминирующим. На что она ответила: «Если Вы думаете, что я хотела бы, чтобы они спасли мою дочь, то нет. Я тогда очень боялась умереть. Я поняла, что очень хочу жить».
После некоторой паузы я поинтересовался у девушки, как она очутилась в отделении пограничных состояний. Оказалось, всё просто, как говорится, по инструкции. С некоторых пор была введена такая практика, направлять женщин с подозрением на послеродовую депрессию (а по факту, после всех тяжёлых родов) на послеродовое восстановление в отделение с «неявно психиатрическим» названием. Таким образом, Катя попала в отделение с диагнозом «По умолчанию». Психодиагностика сразу же подтвердила этот диагноз, и персонал тут же принялся «спасать» пациентку от послеродовой депрессии.
Отделение это, как я понял, было пилотным, т.е. экспериментальным, поэтому не отличалось большими размерами. Штат тоже был немногочисленным. Его основу составляли врач психиатр, доктор медицинских наук, в должности заведующего. И сертифицированный гештальт-терапевт в должности клинического психолога, которая писала кандидатскую диссертацию по теме, связанной с женским бесплодием, под руководством уже упомянутого психиатра. Видимо, именно это обстоятельство обеспечило использование практически всех существующих на тот момент диагностических методик. Естественно, кроме тестов и назначения психотропных препаратов с витаминными капельницами, с пациенткой общались. Это называлось Психотерапией, направленной на поиск «настоящих» причин депрессии. В ходе этих терапевтических бесед Катя всякий раз повторяла те страшные разговоры акушерок, которые она слышала в родильном зале. Но, вероятно, от неё ждали каких-то других инсайдов. И поиски продолжались снова и снова. Как-то раз девушка сорвалась и выкрикнула в лицо психотерапевту: «Я родила мёртвого ребёнка! Неужели вам недостаточно этой причины?!» Ответ был за пределами моего понимания человеческой природы: «От этого не умирают… и не впадают в депрессию. Ты не хочешь нам помочь вылечить тебя». Тогда Катю «отфутболили» в первый (но, к сожалению, не в последний) раз. Именно из опасения столкнуться с чем-то подобным она опоздала ко мне почти на два часа.
После «срыва» в назначениях психиатра появился нейролептик, а капельницы на время отменили. Но не отменили общение с психотерапевтом. Опустим риторический вопрос, какое может быть общение с пациентом, находящимся под воздействием нейролептика. Мы же не можем судить об этом, не имея медицинского образования, не так ли? По словам Кати больнее всего ей давалось общение с психологом (психотерапевтом). И, если это её субъективная оценка, то по объективным признакам состояние пациентки стало ухудшаться. Она стала раздражительной, у неё пропали аппетит и сон, ей стали тяжело даваться простые вычисления. И в конце концов девушка опять сорвалась на сеансе психотерапии. Сразу увеличили дозу нейролептика, вернули капельницы, стали заставлять принимать пищу и даже пробовали кормить силой. И вот когда пациентка стала превращаться в овощ со спутанным сознанием, моя коллега не выдержала и, грубо нарушив должностные инструкции, стала постепенно выводить «в ноль» дозу нейролептика и ряда других сильнодействующих препаратов. Она сообщила об этом Кате, и та симулировала действие нейролептика. Но на этом Катины беды не закончились…
Результаты очередных тестов не понравились ни психологу, ни психиатру. И на фоне полного отсутствия прогресса в лечении, они принимают решение направить пациентку в областную психиатрическую больницу в отделение «Психозов» с диагнозом «Шизофрения» (даже не Послеродовой психоз почему-то). Стоит напомнить, что из роддома Катю выписали более или менее здоровым человеком. Почему-то это помнила только старшая медсестра отделения. Улучив момент, когда длительное время в отделении отсутствовало начальство (все были на какой-то конференции), моя коллега смогла организовать Кате выход в город, предварительно записав её ко мне на приём.
Не успев закончить свой рассказ о пребывании в отделении пограничных состояний, Катя вдруг спросила меня, считаю ли я то, что она пережила в родах, возможной причиной депрессии. Я ответил, что не могу представить себе женщину, которая не страдала бы из-за этого. И добавил, что диагноз «Депрессия» не раскрывает глубины этого страдания, а посему абсолютно не важен для меня. Катя задумалась на несколько секунд и… попросилась в «дамскую комнату». И это был огромный прогресс (кто в теме, тот поймёт). А когда девушка вставала, луч точечного светильника осветил румянец на её лице. Но почему-то и без этого я уже знал, что с Катей всё будет хорошо. Вернувшись, она рассказала мне анекдот про психологов, высказала свои предположения относительно комплексов работавшего с ней клинического психолога (и, надо сказать, попала в точку), оделась и, мило попрощавшись, ушла. Шла Катя бодрой походкой. И, хотя я не видел её лица, я был уверен, что она улыбается. Девушка вернулась в отделение, забрала все оставшиеся там личные вещи и больше никогда там не появлялась. Лишь две недели спустя она позвонила своей спасительнице (моей коллеге) и рассказала, как ей живётся без депрессии.
Для того, чтобы помочь этой бедной девушке, её надо было просто ПОСЛУШАТЬ и УСЛЫШАТЬ. Жаль, что этому не учат в медицинских ВУЗах. «Хорошо всё то, что хорошо кончается». А ведь для Кати всё могло закончиться и в отделении психозов…
Комментарии